В этом мире еще встречаются удивительные люди. Михаил Кречмар — один из них. Путешественник и охотник, журналист и писатель, кандидат биологических наук, главный редактор «Русского охотничьего журнала».

Глядя на этого мужчину академичной внешности, в очках, с бородкой, ни за что на свете не подумаешь, что долгие годы Михаила Кречмара кормила не наука и не литература, а самые настоящие приключения. В течение двадцати пяти лет он участвовал во множестве северных экспедиций, пешком, на оленях, лошадях, лодках, вездеходах, вертолетах и самолетах покрывал огромные пространства тайги и тундры, был организатором и гидом-проводником охотничьих туров на Севере России. Когда Михаил Кречмар возвращался из своих многомесячных странствий, он садился и писал потрясающие книги, с литературным блеском и юмором.

Более 20 лет Михаил изучал медведей, его книга «Мохнатый бог» стала не только явлением в мире науки, но и настоящим бестселлером. А «Книгу путешественника, или дзэн-туризм» с массой интересной и полезной информации, должен иметь в библиотеке каждый, кто хотя бы изредка заходит в лес.

Тогда еще он жил во Владивостоке, где мы с ним и познакомились. После недолгой работы в заповеднике «Кедровая падь» Михаила Арсеньевича переманила столица, где он последние годы работает главным редактором «Русского охотничьего журнала», и по обыкновению, много путешествует. Свой 55-летний юбилей Михаил встретил на борту катера, в Охотском море. Поздравляем замечательного человека и писателя! Долгих творческих и успешных лет!

Можешь — не пиши

— Михаил, как становятся биологами? Это наследственное?

— В моём случае, конечно, сработало влияние родителей. У меня же зоологи — и мама и отец. Просто про отца больше знают. Но, несмотря на это, в десятом классе у меня случились колебания — поступать на биофак или журфак. И тогда один очень умный человек мне сказал — иди на биофак, получай реальную специальность. Если ты в душе журналист, это от тебя не уйдёт.

— А как становятся писателями? Где взять талант — понятно. Нигде! Дается свыше. Но где взять усидчивость? Это врожденное или тренировал?

— Да вот так и становятся. Другой умный человек сказал: можешь не писать — не пиши. Это первая половина ответа. Вторая половина сказана с ещё одним, не менее умным человеком, — каждый писатель пишет те книги, которые он хочет прочитать сам. Другого просто не дано. Если ты пишешь именно так — ты писатель. И неважно, читают ли это другие.

Про усидчивость. А этим, по-моему, писатель как раз и отличается от графомана. Графомана охватывает восторг творчества, он садится, пишет сотни тысяч знаков… И успокаивается в ожидании следующего порыва. Который может прийти через три дня, месяц, год или не прийти вообще. А писательство — это работа, ремесло, как и всё другое. Утром ты просыпаешься и пишешь свои тысячи знаков, включая пробелы. Каждым утром. За исключением тех, когда ты себя, по той или иной причине, нехорошо чувствуешь. Вот почему я, как пишущий человек, ограничиваю себя в алкоголе.

Кстати, особенно хорошо тренируется это качество работой в СМИ с фиксированным дедлайном. За это я особенно благодарен газете «Восток России», в которой работал в начале 90-х.

— Хорошо, с писателем и биологом разобрались. Но как интеллигентные юноши в очках становятся профессиональными охотниками? Быть проводником по тундре, тайге, и добывать не белок, замечу, а медведей!

— Да так же, как и трактористами или строительными прорабами. В силу необходимости. Я ж восемнадцать лет работы в науке постоянно работал в местах, где охота была единственным способом получения свежего мяса. По девять месяцев мы находились в полях, и, иногда, в местах, где людей, помимо членов своей группы, видели всего два раза за поездку — когда прилетал забрасывающий нас вертолёт; и когда прилетал вертолёт на нашу выброску. Ну и сама работа моя — научные исследования — подразумевала отстрел животных для образцов, для промеров, для проверки их состояния. В науке же как — то, что в руках не подержал — не считается. Это только в прекраснодушных фильмах говорят, что дело обстоит не так. Был в таком-то месте, приезжаешь оттуда, первый вопрос шефа: где черепа в коллекцию музея? Трудно было в таких обстоятельствах не научиться.

От Владивостока до Москвы

— Помнится, ты называл Владивосток забавным городом. В хорошем смысле…

— Наверное, называл интересным городом. Он — как хрестоматийная Одесса, только с «чёрным юмором».

— Как тебе пишется после переезда в Москву, лучше или хуже?

— Не скажу, что хуже. Я выпустил за последние десять лет 13 книг, из них за пять лет в Москве написаны шесть. Вот где мне не писалось совсем, так это в заповеднике «Кедровая падь» здесь, в Приморье, где я три года проработал. Как-то там вся жизнь все соки высасывала. Помню, приехал туда на некое празднество один иерарх дальневосточной науки и, в приступе глухариного токования, сообщил нам, что мы все — очень счастливые люди, потому что Кедровая падь — одно из редких мест, где человек может разговаривать с богом. Мы с коллегами тогда недоумённо переглянулись, и один из них сказал: наверное, с каким-то очень хреновым богом…

— Почему твои книги не продаются во Владивостоке?

— Везти их сюда… В России есть всего один рынок для не-массового писателя — а к массовым я себя отнести не могу — это несколько городов-миллионников, связанных с издательской базой хорошей логистикой. В общем, Дальний Восток — не рынок для книг.

— Какая Москва для дальневосточников? Там легко прижиться? До скольки лет туда можно мигрировать? И надо ли это делать?

— Ну, Москва у нас в России пока — единственный город, в котором хоть как-то думают о проживающих в нём людях и пытаются осмысленно обустроить хозяйство. То есть — вообще единственный относительно современный город в России. В нём удобно жить и сюда комфортно переезжать в любом возрасте.

Он, кстати, не совсем город — это город-государство с населением 18 миллионов человек. Москва не Россия, несмотря на то, что люди говорят на русском языке. Это, кстати, вообще ничего не значит — например, в Сербии, Черногории, Австрии и Германии, Франции и Валлонии люди говорят на одном языке, но это не мешало им столетиями резать друг друга. Люди внутри МКАД уже практически не понимают людей из-за МКАД. Поэтому я говорил бы не о миграции, а об эмиграции. Прописка опять же… А надо — не надо? Как тут советовать? Надо тебе — эмигрируй, не надо — оставайся.

— Тебя можно считать специалистом по экологическому туризму. У нас сейчас модно говорить, что его надо развивать изо всех сил. Только не знают, как. Если бы ты был министром туризма, как бы ты развил Приморье?

— Святой отец Игнасио Лойола говорил, что обращаться надо не к лучшим, а к худшим чертам человеческой натуры. Так что азартные игры и «сауна» — вот приморский экотуризм. При этом исторически сложившийся — он не в девяностые годы начался. Про всё остальное я б на обозримое будущее забыл. Экотуризм развивается не там, где стоит какая-то офигенная гора, или какие-то страшно экзотические звери, или джунгли — а там, где есть дороги, гостиницы, рестораны с мишленовской кухней, люди, умеющие вежливо-бесстрастно говорит «сэр». То есть — есть сперва туризм, а уж потом к нему можно или не можно прикрутить слово «эко». Впрочем, один экотуристический объект у вас построен — это Океанариум. И я с интересом смотрю, что вокруг него происходит.

Я много езжу не только по России, но и по миру, и мне в страшном сне не приснится привезти в Приморье экотуристическую группу. Да, добавлю — вот на днях я считал — сколько будет стоить мне привезти сюда семью из Москвы погреться, к тёплому морю. Недели на две так. 150 тысяч рублей! Это одни билеты на самолёт. В Португалию — 60 тысяч.

— Охота — не слишком жестокий способ «регуляции» животного мира? К слову, говорят, что и тигров уже слишком много, надо «прореживать…

— Понимаете, надо учиться управлять популяциями диких животных. Тигров. Леопардов. Медведей. Оленей. Слонов. Гусей. Регуляция численности может проходить разными способами. В цивилизованных Голландии и Великобритании регулируют численность лис газацией нор. То есть, закладывают патроны с отравляющим газом в норы, когда там находится потомство — маленькие такие, беспомощные симпатичные лисята — и травят их газом в этих норах вместе с родителями. В Голландии, которая выступает против весенней охоты в России, травят на зимовках газом гусей. В Ботсване, где запрещена охота на слонов, для того, чтобы регулировать их численность, отравляют цианидами водоёмы…

Что заложено Природой

— У тебя двое маленьких детей и есть немаленькие. Какие главные секреты в воспитании?

— Никаких. Не мешать человеку быть человеком.

— Не могу не спросить про женщин. Твой идеал, сформированный за полвека? Что главное, с чем можно смириться и чего нельзя терпеть?

— Да такой же, как для мужчины. Неглупый и надёжный человек. Смиряться и терпеть — не мои императивы. Есть всего одно гендерное различие, на которое я обращаю внимание. Я с большим недоверием отношусь к женщинам-охотницам. Потому что, если что и заложено в нас Природой — это то, что все мужики — убийцы; а все женщины — матери.

— У тебя какие мысли в 55 лет? Возраст чувствуешь? Боишься старости?

— Возраст? Физически — иногда чувствую. Хотя не очень понимаю что это — то ли возраст, то ли лишний вес. Подозреваю, что если б сбросил килограммов пятнадцать, чувствовал бы возраст значительно меньше. Старость? Да не сказать бы, что боюсь. Старость — это состояние души. Я так скажу: если человек не состарился в тридцать с хвостиком — он уже не состарится.

— Спрошу как писателя: а что такое смерть, прости господи? Вообще, как надо жить? Задумываешься ли: с какого момента ты начал жить правильно? Или еще не начал?

— Эти вопросы тесно увязаны между собой. Я очень не люблю это выражение «как надо жить», хотя, полагаю, знаю на него ответ. С моей точки зрения, жить надо с твёрдым сознанием того, что ты в любой момент можешь умереть. Брык — и тебя не станет. А ощущение этого меня посетило очень рано. Лет сразу после двадцати примерно. С того времени так и живу.

— Жить надо ради работы или ради любви?

— Да не надо ни ради чего жить. Просто жить и всё.

— С каким девизом будешь жить следующие 55?

— Я не люблю девизы. Да и загадывать не люблю. Проживу как-нибудь.

Лада ГЛЫБИНА