Боже мой, неужели я тут стою? Еще недавно это был один из самых засекреченных объектов Приморья. За моей спиной — бухта Чажма, та самая, где сорок лет назад, за год до Чернобыля, полыхнул ядерный взрыв. Почему эти сумасшедшие люди, в отдалении, ловят на льду рыбу? Немедленно принесите мне дозиметр!

Страшные военные тайны

— Думаете, если бы здесь было превышение радиационного фона, мы бы здесь работали? — усмехается Борис Маликов, главный инженер отделения Фокино- ДВЦ «ДальРАО» Борис Маликов. — Посмотрите, сколько людей вокруг! Здесь такие жесткие нормы контроля, вам и не снилось. Нас проверяют все, кому не лень, начиная с Госнадзора, Управления надзора за радиационной безопасностью, и дальше пошло: Росприродназдор, Ростехнадзор, плюс независимые инспекции. Специально сюда приезжают, на рынках закупают овощи, ловят рыбу, проверяют, так что все под контролем.

Но я не верю! Я же нормальный человек, как все, боюсь радиации, и вот эти все разговоры про строительство непонятного объекта Росатома меня сильно нервируют. В конце концов, нам здесь жить, как говаривал губернатор в отставке.

Именно поэтому мы долго добивались от засекреченного ведомства «ДальРАО» возможности посмотреть на все своими глазами. Ибо сказано: лучше один раз увидеть, чем сто раз прочитать страшилки, транслируемые в соцсетях. И все же — личная безопасность превыше всего!

— Сначала дозиметр, потом интервью, — твердо говорю я, проклиная тройку по физике. Потому что термин — атомная энергия — для меня вещь несколько туманная, окрашенная в основном в мрачные тона неопределенной опасности. Впрочем, подозреваю, я не одинока в этом отношении.

Наконец, принесли дозиметр. Никакой сенсации — вполне допустимые значения.

— Когда вы летите на самолете, вот там действительно — облучение, — говорит главный инженер Маликов. — Гораздо серьезнее, чем на флюорографии. Чем выше к солнцу, тем цифры неприятнее. Интересно, почему никто летать не боится?

Борис Маликов — инженер-энергетик. Во время СССР — офицер на атомной подводной лодке. Потом, в девяностые, началось сокращение флота. Атомные субмарины в Приморье, в рамках разоружения, велено было пустить под нож. Легко сказать, а вот как сделать? Куда девать реакторные отсеки?

— Мы сейчас находимся на производственной площадке объекта бухты Разбойник, — рассказывает Борис Маликов. — Объект был создан по указу президента, когда сложилась критическая ситуация накопления радиоактивных отходов: отработавшего ядерного топлива, судов с ядерными установками, которые были выведены из эксплуатации. Все это надо было утилизировать…Именно здесь все начиналось. Здесь был построен пункт временного хранения реакторных отсеков.

Слова главного инженера звучат, мягко говоря, пугающе. Оглядываюсь по сторонам: ничего особенного, цепляющего глаз. Вдалеке вижу громадную коробку, величиной с дом, на которой большими буквами написано — «Сакура».

— Почему «Сакура»? — спрашиваю. — Японцы здесь побывали?

— Почти, — кивает головой главный инженер объекта. — Это плавучий док. По договору о международной технической помощи японцы нам этот док передали, отсюда — «Сакура». Хотя док был, честно говоря, в непотребном техническом состоянии, много нареканий вызвал, но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят. Мы его переделали полностью. Этот док как раз предназначен для работы с реакторными отсеками субмарин.

— Сколько всего атомных лодок вы утилизировали? — спрашиваю, понимая, что сейчас мне скажут, в прошлом, страшную военную тайну.

— Сокращению подверглись две флотилии атомных подводных лодок, одна у нас здесь стояла, вторая на Камчатке. Всего 67 реакторных блоков находились на плаву после сокращения, и пять судов атомного технологического обеспечения. За пять лет работы нашего предприятия из 67 объектов осталось 18.

Маликов смотрит куда-то вдаль, на море, затянутое снежной пеленой, и неожиданно говорит:

— Как эксплуатационник, я бы никогда атомный флот не ликвидировал! Но политика диктует свои законы. Могу сказать, что мы свою задачу выполнили полностью: ядерное топливо с утилизированных лодок из Приморья все выгружено. 43 эшелона с 2001 года было отправлено в производственное объединение «Маяк» Челябинской области, это единственное предприятие, которое занимается переработкой. Атомное топливо имеет такое свойство: оно вырабатывается процентов на 20, максимум на 40, поэтому его следует перерабатывать. Это легче, чем добывать уран. Закончили мы отправку эшелонов два года назад. Загрузить эшелон — очень сложный технологический процесс. Ядерное топливо — самое радиоактивное из всего, что здесь было. К счастью, теперь ничего нет.

Выбросы были — как на Фукусиме

Я смотрю на главного инженера Маликова, и думаю, что за такую работу, какую выполняет он и его товарищи, сколько денег не плати, все мало. По сути, каждый день — на волоске от радиоактивного заражения, и ведь это не разовое мероприятие, а постоянный, ежедневный труд. Просто работа у людей такая — чистить зараженные радиацией реакторы. Да и не только реакторы! Есть еще зараженная земля, которой, до недавнего времени, на некоторых здешних территориях было в избытке.

— У вас со здоровьем все в порядке? — задаю главному инженеру вопрос, намеренно некорректный, но очень меня интересующий.

— Отличное у меня здоровье! — улыбается Маликов. — Мне сейчас 56 лет. Прекрасно себя чувствую, хотя во время службы на подлодках несколько раз попадал в неприятные, скажем так, инциденты. И когда лодка на Чажме рванула, был неподалеку. Да вон это место, видите? Мы напротив находимся! Но все это давно было, еще во времена СССР. На нашем предприятии, за все годы, начиная с 2000-го, когда было создано, ни одного радиационного нарушения, ни одного инцидента не было.

На этом месте мне сильно захотелось постучать по дереву… Но вокруг, увы, были одни железяки.

После осмотра производственной площадки бухты Разбойник наш путь лежал туда, ради чего, собственно, и была проделана долгая города от Владивостока до Фокино. В специальном автобусе мы поехали на территорию бывшей воинской части в бухте Сысоева, где, собственно, и планируется строить центр кондиционирования ядерных отходов, который так пугает приморцев. На этом месте раньше была военная база ВМФ. Но если говорить прямо, здесь была радиоактивная свалка, куда и подойти было страшно, даже в защитной одежде.

— Когда мы приняли объекты в бухте Сысоева, — это береговая техническая база, куда во времена СССР все сваливали, — там выбросы были, как сейчас на Фукусиме! — рассказывает Борис Маликов. — Здесь было накоплено три с половиной тысячи кубов жидких радиоактивных отходов сложного физико- химического состава. По сути, морская вода с мазутом. Никто в мире даже не представлял, как это можно переработать! Мы справились. Помог институт химии ДВО РАН, а именно — академик Авраменко Валентин Александрович, царство ему небесное, умер в прошлом году. Этот гениальный ученый разработал уникальный сорбент, который перерабатывает эти сложные отходы. Такого больше нет ни у кого в мире. Мы этот сорбент сейчас в своем цеху производим. После обработки этим сорбентом жидких радиоактивных отходов на выходе воду в стаканчик можно налить и выпить!

По словам Бориса Маликова, на данный момент с жидкими отходами покончили, все привели в безопасное состояние, но остался незаконченный цикл с твердыми радиоактивными отходами. Имеется пятнадцать хранилищ по 5 тысяч кубов! Куда девать такое «счастье»?

— Чтобы закончить с этим, нам и нужен региональный центр, — объясняет Маликов. — Что это такое? Это, грубо говоря, большой цех. В числе прочего, к примеру, там есть установка, которая очищает зараженный грунт, а также другие установки, которые кондиционирует иные твердые радиоактивные отходы, самого разного вида, начиная с зараженной спецодежды, к примеру…

Какие отходы из-за рубежа?

Я слушаю инженера и невольно смотрю по сторонам. Вдали — необыкновенной красоты морской пейзаж. Маликов ловит мой взгляд, и говорит:

— Да, места у нас тут дивные! Этот полуостров, где мы сейчас находимся, уходит в море, как хвост дракона. Зверья тут, что морского, что обычного, тьма. Цапля на соседнем озере поселилась. Два семейства барсуков шастают через забор, туда-сюда, охрану нашу вечно в приподнятом настроении держат. А ведь раньше здесь ходить было нельзя, почва была зараженная на пять метров в глубину. Все фонило! Грунт мы снимали, погружали в контейнеры. Теперь этот грунт лежит ввоон в том хранилище! — Маликов машет рукой в сторону серого ангара поодаль. — Нужно очистить грунт, а кроме него, еще много чего.

— Что такое кондиционирование ядерных отходов?

— Кондиционирование — это уменьшение объема. Когда из 100 кубов получается 10-20. Все отходы потом будут вывозиться. Но это другой этап. В Приморье не будет храниться ничего.

— А если землетрясение, к примеру? Цунами? Или просто — рванет?

— Сейсмоустойчивость объекта — 8 баллов. Цунами сюда не доходят, закрытая бухта. Взрываться здесь просто нечему.

— А вдруг в ваш центр будут радиоактивные отходы из-за рубежа завозить? Народ именно этого боится, — озвучиваю я версию, получившую наибольшее хождение в социальных сетях.

Маликов смотрит на меня и сочувственно качает головой. Наверное, думает, где же таких странных журналистов берут? А я что? Ничего личного — люди узнать просили!

— Да вы что? Какие отходы из-за рубежа? — качает головой главный инженер. — Вы знаете, что это серьезная уголовная статья? Есть федеральный закон, и он очень четко исполняется в Росатоме: запрещено внутрь страны ввозить радиоактивные отходы. В отличие от Украины, к слову. Там сейчас такой закон принимается. То, что останется после кондиционирования, будет передано национальному оператору, для захоронения. Сейчас в стране создается два таких центра: один в Поволжье, другой в Челябинске. Там готовятся специальные места, в соответствие с требованиями ФЗ. Работа идет на государственном уровне.

— Если остановить процесс, что будет?

— Ничего не будет, кроме непереработанных, радиационно опасных объектов. Если посмотреть на военную карту загрязнения 60-х годов, так здесь все было «красное», зараженное. В то время не было техники, не было специальных служб, которые могли бы это все переработать. Грубо говоря, все это складировалось. Мы должны это переработать. Это наш долг, простите за пафос.

— А куда вы «тяжелую» воду деваете? — задаю я еще один вопрос, вычитанный в интернете. — Вот как вы ее перерабатываете?

— Да нет у нас тяжелой воды, — улыбается Маликов. — У нас реакторы на тепловых нейтронах. Других реакторов здесь нет. Там обыкновенная дистиллированная вода, нет «тяжелой». Это надо просто знать ядерную физику.

На этом месте мне сразу вспомнился анекдот про допрос разведчика, с нетленной фразой: «Говорила тебе мама — учись, сынок!»

— А когда вы все списанные атомные лодки утилизируете, что делать будете? — не сдаюсь я.

— Думаете, через десяток лет у России не будет атомного флота? — пожимает плечами главный инженер Маликов. — Сомневаюсь. Но атомный флот не должен быть угрозой окружающим. Наша задача — сделать побережье чистым. Вокруг такие бухты уникальные! Красота необыкновенная, здесь уже морские львы поселились, я их фотографировал, когда на рыбалку ездил. Хотел бы, чтобы мои замечательные, любимые внуки все это видели, без страха купались в чистом море. Мы занимаемся тем, чем мы должны заниматься. Поверьте, это очень важно, и очень нужно людям.

Лада ГЛЫБИНА

Фото PortoFranko и Юрия МАЛЬЦЕВА (из архива)